Михаил Козаков «Крушение империи»

Такова была манера: повторять дважды одно и то же последнее слово.

Близко-близко от себя Людмила Петровна увидала широкий проковырявленный оспою нос, синеватые, узкие, как графитная черта, губы Распутина, запрятанные под покровом мягких усов, и маленькие выгоревшие глаза со вздрагивающим желтым узелком на одном из них - правом. Темная морщинистая кожа, словно недавно обветренная и спаленная в пути солнцем, складывалась теми длинными и узкими бороздами-лучами, какие видны на всех крестьянских, преждевременно состарившихся лицах.

- Вишь, как ты супротивна… супротивна, лебедь мой!

И громко уже, чтобы все слышали:

- Ерзают круг тебя ерники-то, - видать мне. Тони ты их к … (Никто, кажется, не смутился.) Ерник и в корне кривулина - знашь? Кака не сведуща ты, лебедь мой: от ерника балда, от балды шишка, от шишки ком, а черт ли в нем, - а?

- Черт здесь! - рассмеялась Людмила Петровна и заметила испуганные, укоризненно смотревшие лица горбоносой княгини и беременной розовой дамы.

За светлой оболочкой выгоревших, притаившихся глубоко глаз, скошенных в ее сторону, Людмила Петровна увидела скользкую, бегающую, как ртуть, мутную искорку распутинского взгляда - такого хитрого и лукавого («Мужик, одурачивающий бар», - подумала), что стало вдруг искренно весело. Она подняла свой бокал и, толкнув плечом «старца», объявила:

- Пью за черта, господа. Знаете ведь: черт Ваньку не обманет - Ванька сам про него молитву знает! И еще какую!.. Разве не так, Григорий Ефимович?

И она быстро, по-мужски, осушила бокал, уже не глядя ни на кого. А лица вытянулись почти у всех по шестую пуговицу!

- Дурачиться в таком обществе - сомнительный поступок! - прокартавил кто-то за столом.