Михаил Козаков «Крушение империи»

«Мамыкин может быть доволен! - подумала Людмила Петровна, пряча записку. - Такая записка ему пригодится!»

- Спасибо, отец, - впервые назвала она так Распутина. - «Ну какое у него теперь ко мне дело?»

На сей раз он говорил просто, без всяких иносказаний, уверток, забыв как будто о своей всегдашней манере пересыпать речь церковными словечками и неожиданными метафорами. Таким Людмила Петровна его еще ни разу не видела. Перед ней сидел осторожный, себе на уме, мужик-купец, степенно, как старые гостинодворцы, разглаживавший свою темную длинную бороду. Он широко улыбался, и тогда видны были его белые хлебные зубы и мягко, приветливо светились выгоревшие глаза, упрятавшие подстерегающий доселе и крадущийся взгляд.

Речь, к ее удивлению, повел о сахарном заводе. «Вот так штука!»

Говорят, она и младший брат хотят продать сахарный завод, оставленный в наследство батюшкой, генералом Величко? Лады, лады, правильно делают: куда там уследить за таким хозяйством, да еще таким молодым, неопытным хозяевам!

Денег много можно взять теперь за сахарный завод, много больше, чем стоил он покойному генералу. Не обманул, не обидел бы только кто из покупателей - вот забота должна быть. Верно он говорит, - а? Умница, умница, дусенька, - сама понимает. Он, Распутин, любя ее, даст хорошего, справедливого покупателя: ему и продать, только ему.

А с деньгами что? С деньгами по-хозяйски надо. Он и тут поможет, научит: богатство хранить надо - вот что!

У него банкир есть знакомый, услужливый такой банкир. Отдать ему деньги, а он «перепишет» их на иностранные, лучше всего на «вашингтонки»: ух растут, подымаются те «вашингтонки» каждый день, словно дрожжи в них положены…