Михаил Козаков «Крушение империи»

Вошел разыскивающий хозяина хромоногий, с тающими морозными сосульками на табачной бороде старший приказчик - остроносый, как птица, Евлампий. Он принес с собою сухую свежесть холода, неустранимый запах конюшни и ямщицкой овчины. И - ворчливый, громкий, борющийся с одышкой голос всегда обремененного чужими заботами, но недостаточно ценимого человека.

- Тише! - оживился теперь Семен Калмыков, а сам со стуком бросил ножницы на стол. - Я иду, сейчас иду. Не трендыкай тут!

Он увел Евлампия в кухню, но теперь только и расшумелся во всю свою всегдашнюю сварливость понукающий хозяином старый приказчик.

- Хиба я могу послать забильного Ваську? - раздавался на всю квартиру его голос. - Це тильки дурак так скаже!

«Боже мой, о чем они горланят?! - посмотрел вокруг (чувствуя сам, что жалобно), озлился Федя. - Нашли время и место!..»

Он бросился на кухню и прикрикнул на них:

- Замолчите, пожалуйста! Совести нет! Если не щадили человека при жизни - умейте уважать хоть его смерть.

Окрик подействовал, но и приказчик и дядя, оба смотрели на Федю равно непонимающими глазами.

Через минуту он приписал это тому, что оба одинаково дочти некультурны, и вспомнил всегдашнюю печаль Серафимы Ильиничны: как тяготила ее жизнь на этом грубом калмыковском дворе!

Но в следующую минуту он винил уже самого себя: может быть, чересчур велик был пафос в его словах, а мысль перед тем была куда ясней и проще!