«Крушение империи»

С огорчением заметил, что дрова сырые и плохо горят в печке, и заботливо подумал, что Людмила Петровна продрогла, должно быть, в пути и захочет тепла. Присев на корточки у печки, он подбросил в нее соломы, стал раздувать в ней огонь, орудовать кочергой, поднятой с пола. Нет, не годился он в истопники: солома мгновенно сгорела, а дрова даже перестали шипеть, - печь замирала!

Для удобства Федя сбросил с себя студенческую шинель и возобновил свои неудачные попытки уже при помощи керосина:

«Любовь… Любовь, голубчик!» - посмеивался он над самим собой в роли незадачливого истопника.

За этим сомнительным по результатам занятием застала его вошедшая в комнату молодая смазливая женщина в длинном и плоском украинском чепце, спущенном до затылка, и с лунообразными дешевыми серьгами в открытых ушах.

- Виткиль такый помощник взявся? - сказала она с певучим полтавским акцентом.

Глаза ее, темные и влажные, как спелые, свежевымытые вишни, смеялись и с удивлением смотрели на Федю.

- Шо, не горыть? - спросила она. - А ну, давайте, паныч, я попробую.

Женщина присела с ним на корточки, отобрала у него бутыль, плеснула смело керосину в печь, закрыла сразу же ее Дверцы, и в печке через несколько секунд загудело.

- Потухнет, все равно потухнет, - выразил сомнение Федя.

- Ось побачим! - весело сказала она.

- Хозяйка казала, шо якась барыня тут будэ. Так хиба вы барыня? - лукаво поблескивали глаза коридорной.

Своим вопросом она напомнила о Людмиле Петровне, на минуту забытой им, - и Федя поднялся, выпрямился и отошел быстро в сторону, словно боясь, что кто-нибудь увидит его сейчас рядом с этой служанкой гостиницы.

808