Михаил Козаков «Крушение империи»

Несколько дней назад Токарева в неурочный час вызвали на допрос, - он возвратился в камеру бледней обычного, с вогнутыми плечами, вобравшими в себя опущенную голову. Свисающая кисть его дрожавшей руки болталась, как у играющего балалаечника.

- Что с вами, товарищ Токарев? - спросил тогда не без тревоги Сергей Леонидович.

- Впутали! - прислонился тот к стене. - Солдата Митрича вспоминаете, нет? Взяли его по убийству вот того самого косоглазого шпика, что вас сторожил. Ну, Митрич и показал. На себя и на меня. Теперь судить будут военным, факт… Через повешение, конечно. По совокупности… большевика и «убийцу»… - криво усмехнулся он упрямым ртом. - Через повешение… И, думаю, без замедления… чтобы не тратить казенные харчи. Митрич… черт дубовый, впутал!

Они оба знали уже друг о друге все. Обитатели одной камеры, они по жесту, по взгляду, по самому краткому движению или невзначай сказанному слову догадывались о мыслях и желаниях друг друга. И Ваулин понял тогда: большевику-солдату не избежать смертной казни. Надо помочь товарищу…

Они оба долго и подробно обсуждали, как держать себя Токареву на следующем допросе. Сергей Леонидович сочинил для него стройную систему «прилаженных» друг к другу ответов следователю и на будущей очной ставке с Митричем. Но токаревский следователь не подавал о себе вестей, на очную ставку не звали, и Токарев решил, что участь его и так уже предрешена, без всяких лишних допросов, и каждым утром ждал прихода тюремных солдат - военного суда.

Десять дней назад Сергея Леонидовича вывели из камеры и в черной карете повезли на Фонтанку, к генерал-майору Глобусову. Долгоухий и узколицый человек в штатском, оглядывая Ваулина в канцелярии, двигал носом, как принюхивающееся животное.