- Любить женщин и путешествовать! - подсказал Вадим.
- Пр-р-ра-ильно! - уже заплетающимся языком проговорил Виктор. - Лю-у-убить женщин и путешествова-ать! Боже мой, как это замечательно…
А Григорий Крутков тем временем названивал кому-то по телефону:
- Старина, давай дуй ко мне! Что? Да, сейшн у меня, сейшн! Навалом всего! Роту напоить можно! А жратвы еще больше! Да, разбогател! Давай, жду! - он нажимал на рычаг и снова набирал номер, орал: - Юрик, ты, подонок? Что делаешь? А-а, ну тогда вали ко мне! Напою и накормлю! Тут такая тусовка отпадная! Давай скорей! Да, разбогател! Давай, жду! - он опять нажимал на рычаг и снова тыкал толстым пальцем в кнопки телефонного аппарата, и снова орал в трубку, приглашая к себе. Трудно сказать, сколько гостей Григорий умудрился бы созвать, но когда он стал названивать девушкам, то одна из пришедших девиц с яростью набросилась на него, вырвала трубку, стала молотить кулачками в широченную, выпуклую, как бочка, грудь Григория, и звонить больше не дала. Стали прибывать первые приглашенные - в основном это были художники, небритые или вовсе бородатые, конечно, голодные и алчущие выпить. Веселье заполыхало с утроенной силой, как разгулявшийся на ветру пожар. Скоро в громадной мастерской стало тесно, общество разбилось на группки, беседовали все почему-то на таких повышенных тонах, будто каждый хотел перекричать всех, время от времени кто-то протискивался к столу, наливал себе в какую-нибудь посудину, которую отыскивал сам, хватал кусок колбасы, ветчины или рыбы и возвращался к своей группке. Стульев, конечно же, на всех не хватало, и гости сидели прямо на грязном полу, ставя стаканы, рюмки, кружки и другие емкости со спиртным на пол. Кто-то притащил с собой гитару, и вскоре визжащий магнитофон выключили и стали орать песни под гитару. С потолка свешивалась на бронзовой цепи громадная старая бронзовая с позолотой люстра, в нее была ввинчена вместо шести одна, но двухсотсвечовая лампа, и потому света было достаточно, и был виден в этом свете плавающий слоями до потолка табачный дым.