Фельдинер поставил перед ним пепельницу, сказал:

- Женился. Два пацана гастут.

- А где они? - спросил Виктор. - Познакомил бы…

- Пацаны в детском саду, жена на габоте, - так же односложно отвечал Фельдинер, доставая из старого, обшарпанного холодильника колбасу, баночку горчицы, банку маринованных огурцов, сыр. Все это Фельдинер сноровисто раскладывал на тарелках, принялся нарезать ломтиками колбасу.

- А сам чего дома сидишь? Бюллетенишь?

- Зачем? Я вообще не габотаю, - усмехнулся Фельдинер. - Вообще-то я габотаю, но не на это вонючее госудагство, а на себя.

- Это каким же таким сказочным образом? - поинтересовался Виктор. - Горю от нетерпения узнать. Может, и я твоему примеру последую.

- Пожалуйста, следуй. Иггаю на бегах… И очень даже неплохо получается. В месяц я имею больше, чем получает моя жена. И лошади! ты же знаешь, как я люблю лошадей! Нет згелища более пгекгасного, чем бегущая гысью лошадь! Это згелище достойное кисти самых великих живописцев!

Виктор усмехнулся, слушая рулады Фельдине- ра, сказал:

- Насколько я помню, раньше ты больше любил двуногих лошадок?

- Ну… стагаемся тоже… не пгопускать… - вильнул глазами в сторону Фельдинер. - Но знаешь, Витя, здоговье уже не то… и в душе сплошные газочагования… к тому же - дети… супгуга…

По мере того, как Фельдинер говорил, он несколько раз оглядывался в глубину коридора, где были двери в комнаты бабушек, и выражение лица на мгновение становилось злым, ожесточенным. И странная тишина стояла в квартире. Хотя Виктор чувствовал, что люди в квартире есть, но почему-то не показываются на кухню.

- Ты не пгеставляешь, как я гад, что снова увидел тебя… А то со своими носогогами я тут ского с ума сойду.