- А что такое? - оглядываясь в глубину коридора, спросил Виктор.

Фельдинер сел за стол, взял бутылку и наполнил рюмки, поднял свою, улыбнулся, поправил на носу большие очки:

- Ну давай, стагик, со свиданьицем… - и выпил коньяк в два глотка, стал торопливо закусывать колбасой и маринованным огурцом, заговорил с набитым едой ртом, отчего стал картавить еще ужаснее:

- Ты спгашиваешь - что такое? Я тебе сейчас гасскажу. Ты понимаешь, Витюня, жизнь совегшила такой кгутой повогот, что у меня опгеделенно поехала кгыша. Я ничего не понимаю, что пгоисходит вокгут, честное слово!

- Как не понимаешь? - выпив, спросил Виктор. - Это ты не понимаешь? Всю сознательную жизнь проклинал большевиков, а теперь…

- И что тепегь?

- Внял Господь твоим стенаниям - большевикам, кажется, конец приходит. А ты не понимаешь…

- Не понимаю, - вздохнул Фельдинер. - Кгугом только пго деньги и говогят. Ты вспомни, Витя, газве мы говогили с тобой пго деньги? Пегебивались, чем Бог пошлет, а говогили пго девочек, пго искусство, пго жизнь…

- Перебивались тем, что ты воровал у своих бабушек…

- Бгось! - скривился Фельдинер. - Если б я у них не воговал эти жалкие губли…

- Не такие уж они бывали и жалкие, - усмехнулся Виктор.

- Да они сами бы отдавали их мне, не вегишь, что ли?

- Не верю…

- Как был ты дугак, Витя, так и остался, - вздохнул Фельдинер и вновь принялся разливать коньяк в рюмки. - Всю жизнь я пгезигал деньги, а тепегь…

- Презирай и теперь, - сказал Виктор и, чокнувшись с рюмкой Фельдинера, выпил, съел кусок колбасы с огурцом и хлебом, достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, пыхнул клубом дыма.