- Нет, не понимаешь! - вновь повысил голос Фельдинер. - Я хочу, чтобы мои дети жили в Госсии… потому что это - самая великая стгана… и самый великий… самый многостгадальный нагод… и самый добгый, самый наивный. Куда мне без Госсии? Что я там делать буду, в Изгаиле? Хуи валять и к стенке пгиставлять?

- А здесь что ты делаешь? То же самое…

- Здесь - совсем дгугое дело, - улыбнулся Фельдинер. - Здесь все свои… стагые дгузья… стагые пивные и кабаки… Здесь мой Агбат… Петговка… Газве в Изгаиле есть Агбат? А Огдынка есть? А гежиссег Витька газве там есть? А кто тебе

в Изгаиле даст взаймы на бутылку? А в Амегике кто даст? Не-ет, бгат, ничего ты не понимаешь… Для меня даже наш гассейский антисемитизм - это годное и близкое… - Фельдинер снова потянулся к бутылке, было видно, что он захмелел.

Виктор смотрел на него с грустью. Фельдинер наполнил рюмки, поднял свою, улыбнулся:

- Давай, Витька, выпьем за Годину. Молодые это не понимают, ну а мы с тобой все-таки знаем, что это такое, а, знаем?

- Наверное… - пожал плечами Виктор и почему-то вспомнил рожу Алешки Тягунова, с которым разговаривал совсем недавно, и чувство острой неприязни пронзило его.

- Давай выпьем… - сказал он и чокнулся с Фельдинером.

- А ты зачем пгиехал? - уже спрашивал Фельдинер, жуя колбасу. - Пгосто навестить? Или дело какое? Тепегь такие вгемена, что пгосто так не навещают. Пгосто пгиехать, чтобы выпить бутылку - тепегь ни-ни, тепегь - только по делу.

- И я по делу, - закуривая, сказал Виктор. - В кино у меня не хочешь сняться?

- Хочу, - не раздумывая, ответил Фельдинер и тоже закурил. - А что нужно иггать? Какого-нибудь евгейского пгохиндея?

- Зачем прохиндея? Просто сыграешь человека, уезжающего в Израиль? А точнее, в Штаты… Сыграешь?