А каково огромной стране, которую терзает история?

Тут в утешение можно вспомнить, что всякий народ, по Монтескье, имеет тот образ правления, которого достоин. И тот образ жизни, который наследует. И тот способ различать "добро" и "зло", который от предков укоренен в "каждом".

Ричард Лурье, между прочим, предусмотрительно отказывается от этой дихотомии. Он дает другую шкалу: не "добро - зло", а "старое - новое".

"Когда Советский Союз испустил дух, эйфорическая американская иллюзия сводилась к тому, что Россия постепенно, пусть и набивая себе неизбежные шишки, придет к современной капиталистической демократии. Мы выиграли холодную войну: ни один их вызов не остался без нашего ответа. Но мы забыли одну очень важную вещь: силу старомодности. Что может быть старомоднее, чем этнические бойни в Боснии или в Чечне? И вот старомодный роман Анатолия Рыбакова "Прах и пепел" напоминает нам о том, что забыть тяжесть прошлого - ошибка, особенно если это такое тяжкое прошлое, как в России".

Я не опровергаю мнения о "старомодности" рыбаковской книги, у американских критиков, кажется, общепринятого, как не реагирую и на их тонкую иронию по поводу старомодности: новомодный писатель может, конечно, продемонстрировать свое отвращение к "идеалам сталинизма", которые он реконструирует по новейшим рецептам, но чтобы понять реальность, надо подключиться к ее дыханию. "Старомодный роман" - часть "старомодной России" - той самой, которая "выстрадала марксизм". Может быть, лучше было бы ей выстрадать что-то другое? Может быть. Например, что-нибудь либерально-демократическое или, напротив, почвенное? Об этом можно спорить (стало можно спорить). Но что в любом случае страна бы ВЫСТРАДАЛА.

6