Дети Арбата (говоря без кавычек) - и забота писателя, и его боль. Еще бы. Первое поколение, выросшее при социализме. Плоть от плоти нашей революции, ее надежда и опора, оправдание стольких тягот и лишений. Старый большевик Будягин оттаивал душой, глядя на молодежь: "Этих ребят, чистых и бескорыстных, видел он продолжателями дела революции". Обобщение, может быть, чересчур размашистое, но, право же, не беспочвенное.

И пусть не ко всем приложима эта лестная аттестация. Но ко многим - да. И, прежде всего - к Саше Панкратову. Комсомольскому вожаку, максималисту, правдолюбу, врагу лицемерия и двурушничества. Даже там, на Ангаре, ссыльные - а среди них были разные по убеждениям люди - безошибочно угадывали в нем "настоящего, идейного, советского человека": "Это не комплимент, а констатация". И Лена Будягина той же породы. Дочь дипломата, заместителя наркома, она ничем "не хотела отличаться от товарищей, тяготилась тем, что подчеркивало исключительность ее положения, была болезненно чувствительна ко всему, что казалось ей истинно народным, русским". И тут не рисовка, не поза, не напускное, а естественный, глубинный демократизм, идущее еще от давней, народнической традиции желание быть, как все.

Однако она пестра, неоднородна, эта шумная арбатская компания. Одно дело - Саша, Лена, Максим Костин, другое - Юрий Шарок, Вика Марасевич, ее брат Вадим. Первые действительно чисты и бескорыстны, их радость, их гордость Магнитка и Кузнецк, первые советские тракторы и блюминги: "Вот она, их страна, ударная бригада мирового пролетариата, оплот грядущей мировой революции. Да, они живут по карточкам, отказывают себе во всем, зато они строят новый мир". Вторые?.. Вторые уже не из категории романтиков, не из одержимых. Они себе на уме, выжидают, выгадывают. И Вика Марасевич хорошо помнила, что после революции ее родителей уплотнили, что в их просторной квартире обосновался хам, "замызганный рабочий, являющийся под утро с ночной смены, превращающий ванную в грязную лужу". И Юрий Шарок, сын процветавшего некогда портного, тот тоже имел свой счет к товарищам. Хотя он и не знал, "в чем именно ущемила его революция, но с детства рос в сознании, что ущемила. Не представлял, как бы жилось ему при другом строе, но не сомневался, что лучше".

14