Пока что это лишь психологические комплексы, невнятные, подавляемые, загнанные в подсознание. Однако писатель чуток к ним. Ибо рано или поздно потаенное должно просочиться наружу, сказаться в поступках.

Беда Саши Панкратова не просто ошеломляет его ровесников, но раскалывает их, усиливает процесс брожения. Ошибка, нелепость, оговор? Но это с точки зрения Лены Будягиной, Максима Костина. А Нина Иванова уже предусмотрительно держит дистанцию. И не из страха попасть в соучастники, нет; не по шкурным, а по идейным соображениям, в согласии с установкой на бдительность: "Трогательная школьная дружба недостаточна для политического доверия". А Юрий Шарок уже спешит использовать неожиданный шанс устроиться в органы. Не только потому, что там он сможет возвыситься над недавними обидчиками, над комсомольскими заводилами типа Саши Панкратова, но и потому, что "именно там он будет в безопасности. Там его никто не тронет, они сами всех трогают".

Она закономерна, внутренняя эволюция героев романа, она подготовлена нравственно, психологически, прослежена от первоистоков.

Та же Нина Иванова всегда гордилась своей ортодоксальностью, боевитостью, нетерпимостью к идейным шатаниям. Любые сентенции Сталина были для нее строками священного писания, любые директивы сверху - приказами, не подлежащими обсуждению. А в результате атрофия собственного мнения, перерождение активности в фанатизм, - слепой, воинствующий, возносящийся над элементарной человечностью, над чувствами и привязанностями. И вот уже школьный приятель Саша Панкратов - по ту сторону баррикады. Да что там Саша, если и младшая сестра Варя взята на заметку: эта податлива к обывательским кривотолкам, впадает в нигилизм, афиширует свои симпатии к арестованному. Эта догматическая прямолинейность загоняет героиню романа в лабиринт схоластики, неразрешимых моральных противоречий, ставит перед абсурдным выбором: "Донести на сестру?! Это ужасно! Ведь Варю посадят, и все будут знать, что посадила ее родная сестра. Но и молчать она не может".

15