Один открыт, общителен, доступен, другой замкнут, скрытен, недосягаем. Один видит награду себе и партии в человеческих улыбках, в радостных лицах, другому претит всякая раскованность.

Один тянется к людям - на завод, в колхоз, в уличную толпу, другой воспринимает этот демократизм как злокозненную игру, как замаскированный, косвенный упрек себе: "Бравируя своей простотой и доступностью, Киров бросает ему вызов, хочет подчеркнуть, что Сталин живет в Кремле, под охраной, не ходит по улицам, не играет с детьми…"

Казалось бы, оттенки поведения - только и всего. Но Сталин всегда был подозрителен к оттенкам - они могли таить нечто непредсказуемое, предвещать вольнодумство.

Внутренние монологи героев развертываются в романе параллельно друг другу. И этот параллелизм высвечивает различия в настроениях, в подходе к одним и тем же событиям, в системе оценок и выводов.

Как и Сталин, Киров ратовал за единство, за железную дисциплину в рядах коммунистов, но с той оговоркой, что "партии не нужна бессловесная, покорно голосующая масса".

Как и Сталин, Киров боролся против зиновьевской оппозиции в Ленинграде, но в противоположность генсеку призывал к "бережному, товарищескому отношению к тем, кто заблуждался в тех или иных вопросах".

Противоречия, разногласия… Пока еще сдерживаемые, клокочущие в подтексте, прикрытые обоюдной вежливостью, дипломатическим этикетом. Каждый из героев романа формулирует свои выводы молча, так сказать, "про себя". И монологи все отчетливее превращаются во внутренне полемичные, предвещающие грозу. Они выдают и раздражение генсека на неподатливость, строптивость своего собеседника, и обеспокоенность последнего дальними замыслами Сталина, его навязчивыми идеями о заговорах, подкопах, о засевших повсюду врагах. Радуясь социалистической нови, росту науки, техники, культуры, Сергей Миронович с горечью признается, что "Ленин осуществил бы эту реконструкцию более приемлемыми средствами".

25