Нет, Киров не был тогда, в начале тридцатых годов, политическим противником Сталина. Но он не был и безропотным исполнителем, безотказным орудием его воли. А такое уже не прощалось. Такое мешало, сдерживало, ограничивало свободу действий. И потому человек, которого называли "пламенным трибуном революции", был обречен. Рано или поздно, но гром все равно грянул бы. Как грянул он впоследствии над Постышевым, Косиором, Рудзутаком и другими людьми, которые, хотя и не примыкали к оппозиции, но, подобно Кирову, имели свой взгляд, свое мнение.

Так что роковой выстрел Николаева прозвучал как нельзя кстати. Устранение Кирова развязывало руки. Оно лишало опальный Ленинград своего заступника, расчищало дорогу к расправе со всеми неугодными, к тотальному террору. И эхо провокации, потрясшей страну, отдалось в судьбе и героев романа "Дети Арбата", и героев следующей книги - "Тридцать пятый и другие годы" (1988).

***

Конечно, оба романа - звенья единого цикла, единого писательского раздумья о тридцатых годах. Преемственны мотивы, преемственны и многие сюжетные линии. Та же среда - партийная элита, столичная интеллигенция, сибирские крестьяне, ссыльные. Та же география - Москва и далекая деревушка Мозгова. То же взрывчатое взаимодействие большой политики с конкретными, частными судьбами.

Как и в "Детях Арбата", Рыбаков придерживается, так сказать, полицентрического принципа повествования, создавая вокруг каждого основного персонажа, будь то Сталин, Саша Панкратов, Варя Иванова или Шарок, особое силовое поле и особый круг конфликтов. Как и там, он устремлен к средоточию общественных страстей - на этот раз к судилищу над Каменевым и Зиновьевым, и порой в своей жажде широты не избегает информационной скорописи.

26