Время в обеих книгах - главный режиссер событий. Оно командует парадом, возносит на гребень волны и низвергает в пучину, распоряжается, кого казнить, а кого миловать. Но время теперь - другое. После убийства Кирова, после драконовских декретов, узаконивших массовые расправы.

Движение истории, пронизывающее "Тридцать пятый и другие годы", противоречиво.

Читая изредка поступавшие в Мозгову центральные газеты, Саша Панкратов жадно искал то, что "было ему дорого, чем жила страна, чем жил он сам с тех пор, как помнил себя, - ее успехами, достижениями, энтузиазмом и верой народа". Искал и находил: новые народные герои, подготовка Конституции, пуск первой очереди Московского метро и т. д. Но рядом с ожидаемым, естественным, шло и непостижимое уму: процессы, приговоры, разоблачения, истерия призывов покарать, стереть в порошок.

И комсомольское сознание Саши тщетно пытается совместить несовместимое. Его эмоциональная реакция сумбурна, сбивчива. От желания хоть как-то объяснить повальные репрессии ("Можно ли быть мягкотелыми сейчас, перед лицом фашистской угрозы?"). От растерянности перед тысячеустыми проклятиями шпионам и диверсантам до простодушного удивления ("Если партией десятки лет могли руководить уголовники, тогда чего эта партия стоит?") и фантастических гипотез, навеянных судебными отчетами и дружными саморазоблачениями обвиняемых ("Однообразные, как по шпаргалке вызубренные, признания не могут быть искренними. Это не они признавались, это кто-то делал за них. Кто-то играл их роль. Набрали актеров, загримировали…")

Писатель не просто фиксирует различные настроения, он старается воскресить то, что происходило с людьми. И самыми простыми, как Саша и его мать, и некогда стоявшими у руля государства, как Зиновьев и Каменев. Замечу, однако, что некоторые невымышленные персонажи (Рейнгольд, Мрачковский, те же Зиновьев и Каменев) увидены по преимуществу взглядом документалиста. А. Рыбаков убедителен в изображении механики шантажа и провокаций, тех катастрофических, отчаянных дилемм, перед которыми были поставлены узники (оговорить себя или погубить своих близких, своих сторонников), но все же целостная художественная концепция этих характеров, основанная на полноте политического, нравственно-психологического исследования, еще впереди.

27