В противоположность Вике Марасевич Варя не искала укрытия, а укрывала, не принимала, а протягивала руку помощи. Она могла обмануться в своем порыве, но она же и не прощала обмана. Никому и никогда. В том числе и Косте, который вел нечистую, двойную жизнь, грешил, чтобы каяться, и каялся, чтобы снова грешить.

И постепенно за Вариной простотой, наивностью, безалаберностью проступает характер. Самостоятельный, волевой, решительный. От романа к роману крепнет в героине чувство собственного достоинства. Чувство, которое заставляет ее безоговорочно порвать с изолгавшимся, погрязшим в махинациях Костей, перечить своей образцовой, помешавшейся на бдительности сестре, давать отпор любым унижениям.

У других оскорбительные служебные анкеты вызывали страх и растерянность, у Вари - презрение и гнев.

Другие послушно голосовали за резолюции, Варя вообще перестала ходить на собрания.

Другие старались держаться подальше от Сашиной матери, Софьи Александровны, Варя взяла ее под опеку. Устраивала на работу, водила по врачам.

И сама любовь к Саше тоже родилась из сострадания, из потребности помочь, из протеста против несправедливости.

Когда-то Варя по чистой случайности увидела Сашу на железнодорожной станции. Сопровождаемый конвоирами, бледный, осунувшийся, он покорно брел к арестантскому вагону. И эта покорность возмутила ее: "Почему он не дрался, не сопротивлялся, почему его не несли связанным?" Теперь, пережив душевный кризис, пройдя через собственную беду, она уже иначе вспоминает эту сцену - с досадой на свою нетерпимость.

Они могут показаться приметами более поздней поры, духовная независимость этой девушки, вызывающая дерзость ее суждений о Сталине, о репрессиях, о жертвах политики раскулачивания. Возможно, такая прямота, такая смелость и не совсем типичны. И все же писатель не модернизирует характер. Зоркость, проницательность его героини обострены состраданием к людям, болью, бедой. Отчаянная по природе, она всегда презирала пресмыкательство, уклончивость, лицемерие. Она знала Сашу Панкратова еще со школьной скамьи, и никакая трескотня о бдительности, никакие наветы не могли ее убедить, что он - враг.

32