Если что обнадеживает, так именно судьба долгожителя Рыбакова.

Но в той статье пятилетней давности я кое-чего недоговорил.

Вспоминаю, как на рубеже 60-70-х в зимней подмосковной Малеевке Рыбаков попросил прочесть его новую рукопись. Не скажу, чтобы взялся с рвением: лыжи, посиделки вокруг Галича с гитарой да и собственная писанина; взявшись, не оторвался и, возвращая роман с подобающими словами, выразил, как и многие после меня, сочувствие-сожаление. Жаль, мол, что этого не напечатают при нашей жизни. И уверенный ответ Рыбакова, что он до этого доживет, воспринял как: «Блажен, кто верует…»

Так вот. Сталин Сталиным, однако в «Детях Арбата» - еще и энергия убежденности в силе слова. Художественная воля, несовместная с вялым скепсисом. Художественная! Как категория эстетики, воинственно вызывающая на фоне сегодняшнего антиэстетического безволия, когда все искусство или, точней, ремесло тратится, дабы скрыть нежелание и неумение сказать нечто значительное.

В «Романе-воспоминании» есть прелестная байка, не претендующая выглядеть притчей. В деревне, где Рыбаков с женой Таней укрылись, завершая работу над «одиозной» книгой, к ним, завидев автомашину, является мужичок из местных. «- Слетай на станцию, там буфет до пяти, привези бутылку. Тебе полстакана. - Некогда, работать надо. - Работать? Писать, что ли? - Ага, писать. - А чего писать-то? Все уже написано».

3