В пятидесятом году он окончил институт и вернулся в Сосняки. Он открыл дверь своей комнаты и вместо отца увидел девушку в синих спортивных шароварах. Положив ноги на стол, она читала. Она повернула голову на скрип отворенной двери и быстро сунула в пепельницу недокуренную папиросу. Пепельница стояла рядом, на другом стуле, старая их пепельница, фарфоровая обезьянка. Свет из низкого окна падал на тонкий дымок недопогашенной папиросы, оставляя голову девушки в тени, - может быть, поэтому Миронов сразу не узнал Лилю, а может быть, не узнал потому, что никак не думал встретить ее в комнате отца с ногами на столе, курящей папиросу.

- Здравствуйте, - Миронов поставил чемодан на пол.

- Здравствуйте.

- А где мой отец?

- Ах! - Лиля вскочила, растерянно посмотрела на Миронова. Совсем взрослая девушка, по-прежнему стройная и гибкая, особенно в шароварах и в футболке с закатанными рукавами, но какая-то сухая - «шкилет», как называли таких в бараке, с потрескавшимися и обветренными губами и несколько острыми чертами лица, на котором только иногда, когда она задумывалась, появлялась детская округлость. И глаза ее не были такие чисто-голубые, как раньше, а с сероватым оттенком, голубизна в них только искрилась. И это придавало ее лицу несколько затаенное выражение.

Миронов присел к столу.

- Где же отец?

- В больнице… А ключ нам оставил, - добавила Лиля, как бы оправдываясь в том, что сидит в чужой комнате.

- Что с ним?

- Уже все хорошо, завтра выпишется. А говорили, что вы в Москве останетесь.

- Передумал. Фаина здорова?

- Здорова. А военная форма вам больше идет,

- Думаешь?.. А зачем куришь?

- Балуюсь… А почему вы в Москве не остались?

- Передумал, - повторил Миронов, усмехаясь. - Выросла ты, сколько тебе?