- Мамочка, скажи, ты действительно еврейка?

- Да, я еврейка.

- Мамочка, умоляю тебя, не надо!

Потом мы с Женей много раз, смеясь, вспоминали эту фразу, но тогда я старалась выдержать серьезный тон.

- Ирочка, но ведь ты тоже еврейка. И бабушка еврейка.

- А дедушка?

- Дедушка русский.

- А папа?

- А папа - полукровка: мама у него еврейка, а папа русский.

Дома я подвела ее к зеркалу:

- Смотри, какая ты красивая, какие у тебя умные глаза. Евреи - очень красивый, умный, смелый, талантливый народ. Ты подрастешь, и я назову тебе многих знаменитых евреев, которыми гордится весь мир. Так что быть еврейкой не просто хорошо, а замечательно.

На следующее утро наша дочь зашагала в детский сад в боевом настроении. Вернулась домой победительницей. Рассказывает:

- Я сказала Теме: чтоб ты знал - я, оказывается, тоже еврейка. И ты еще пожалеешь, что ты не еврей.

Женины родители любили Прибалтику, каждое лето уезжали туда месяца на два. Только они за порог, я приносила из кухни табуретку: «Женька, вставай на стол, вкручивай лампочки!» И люстра начинала сверкать.

У меня в памяти эта ярко освещенная родительская комната всегда связана с тем, что Женя читает нам стихи - мне, Володе Ключанскому, Марине. Всегда стоя, на нем клетчатая рубашка, рукава закатаны, ворот расстегнут. Жарко.

Женя читает Пастернака:

Любимая - (пауза) - Жуть! (пауза) Когда любит поэт,

Влюбляется бог неприкаянный,

И хаос опять выплывает на свет,

Как во времена ископаемых…

Но вот голос его становится тоньше, поднимается выше:

Давай ронять слова,

Как сад - янтарь и цедру…

На первом курсе Литинститута, еще ничего не зная о Цветаевой, Женя услышал от кого-то «Идешь на меня похожий…». «И был потрясен, - сказал он нам, - просто потрясен».

И мы впервые услышали это стихотворение с Жениного голоса.

Он читал нам Ахматову, Бальмонта, раннего Маяковского, он любил раннего Маяковского, Блока, хотя Блока мы все знали с юности, но в Женином чтении это был совсем другой Блок. Он читал нам мартыновский «Подсолнух», читал Багрицкого, читал «Лебеди летят над Лебедянью» Сергея Маркова, читал «Мы разучились нищим подавать» Тихонова, «Орду» и «Брагу» знал почти наизусть, читал «Московскую транжирочку» Ушакова. Впервые от Жени мы услышали имя Ходасевича, но это уже было позже, когда он тайно провез через границу «Европейскую ночь». Он читал смеляковское «Кладбище паровозов», и голос его снова поднимался на строчке «Женщина не засмеется». «Любку Фейгельман» мы тоже впервые услышали от Жени, одну строфу он особенно выделял голосом: «А в кафе на Трубной золотые трубы, только мы входили, обращались к нам: заходите, Люба, проходите, Люба, оставайтесь с нами, Любка Фейгельман…» - «Не плохо, а?» - говорил Женя и улыбался. Любил Смелякова.