ВОЛКОВ: Они у вас необыкновенно сочно прописаны…

РЫБАКОВ: Понимаете, эпизодические персонажи не должны быть просто фоном, не могут играть подсобную роль. Они заставляют двигаться, действовать главных героев. Они толкают сюжет. Появился новый персонаж, вступил во взаимодействие с героем, обозначились новый поворот, новая энергия у сюжета.

ВОЛКОВ: Ну, хорошо… Роман закончен, теперь его надо напечатать. Я понимаю, что это было нелегко…

РЫБАКОВ: Трудно, трудно проходил «Тяжелый песок». Я отнес его в журнал «Дружба народов», казалось бы, кому еще печатать такую вещь? Его там не взяли - сказали мне, что, во-первых, их не устраивает упоминание тридцать седьмого года, к тому же и война в романе показана односторонне - в ней пострадали не только евреи, но и другие национальности. Хорошо хоть объяснили, а то я, провоевавший всю войну, этого не знал.

Пошел в «Новый мир», где мне тоже отказали, объяснив, что роман, «к сожалению, не ложится в планы журнала». Главным редактором тогда там был поэт Наровчатов. А ведь «Новый мир» был как бы «моим» журналом: там были напечатаны при Симонове «Екатерина Воронина», а при Твардовском - «Лето в Сосняках». Все боялись, никто не хотел биться за роман о евреях. И я должен отдать должное Ананьеву - он мгновенно согласился этот роман напечатать. И я ему благодарен за это.

ВОЛКОВ: Наверное, он хотел опубликовать в своем «Октябре» что-то сенсационное? Ведь у этого журнала репутация в глазах либеральной интеллигенции, конечно, была, прямо скажем, сильно подмоченной.

РЫБАКОВ: Наверняка Ананьев хотел освободиться от кочетовского наследия. Вы правы: им нужен был именно сенсационный роман, ну я допускаю также, что Ананьевым руководили и более высокие чувства.

ВОЛКОВ: В любом случае Ананьев не прогадал…

РЫБАКОВ: Да, успех был велик. Как он у нас в те годы определялся: в книжных магазинах купить нельзя, очереди в библиотеках, высокие цены на черном рынке. (Смеется.) Но если говорить серьезно, роман издали в 26 странах. В Финляндии, Дании «Тяжелый песок» любят больше, чем «Детей Арбата». В Дании, например, его тираж достиг 60 тысяч экземпляров - неслыханная цифра для такой небольшой страны. Вернувшись в Москву после презентации, я пожалел о том, что не сообразил послать эту книгу королеве. В соответствующей надписи я бы обязательно упомянул ее отца, спасавшего датских евреев от немцев.

ВОЛКОВ: Интересно, что вы употребили слово «немцы» вместо более привычного - «фашисты».

РЫБАКОВ: Замечательно, что вы мне напомнили об этом. У меня как-то это вылетело из головы. В семидесятые годы действительно нельзя было в отрицательном смысле употреблять слово «немец», надо было писать «фашист», «гитлеровец», «фашистские войска», «гитлеровские войска».

Представляете, если бы Толстой в «Войне и мире» вместо слова «французы» употреблял бы слово «бонапартисты»?

«В Москву вошли бонапартисты», «разговаривая с бонапартистом, Пьер Безухов сказал…»

ВОЛКОВ: Цензура сильно вмешивалась в ваш текст?