РЫБАКОВ: Совсем не вмешивалась. И я вам объясню, почему. Если бы меня все-таки начал печатать «Новый мир», цензор обязательно бы прочитал весь роман - от первой до последний страницы - и только тогда бы завизировал первый кусок. Но «Октябрь» - не «Новый мир»: журнал без фронды. Цензор прочитал первую часть и спокойно ее завизировал, не усмотрев там ничего крамольного: предреволюционный еврейский городок на Украине. Хватился только тогда, когда прочитал вторую и третью части. Но я уже никаких поправок не принимал. А прервать печатание романа тоже нельзя. Представляете, какой шум бы поднялся?.. (Смеется.) Но зато накидала замечаний сама редакция. У меня хранится редакционное заключение, я и ксерокс с него снял. Знаете, Соломон, его можно рассматривать как исторический документ. Конечно, первым делом снять название «Рахиль», полностью исключить имена Сталина, Молотова, Достоевского. Исключить историю ареста Льва Рахленко. Хорошо, я его бросил под колеса поезда. Показать, что нацизм как идеология направлен против всего человечества, а не только против евреев. Призыв Рахили должен быть обращен не только к мужчинам-евреям, но и ко всем людям. Город Цюрих заменить на любой другой германоязычный город Швейцарии. Почему? А потому что за границей вышла книга Солженицына «Ленин в Цюрихе» и упоминание в моем романе этого города может вызвать нежелательные ассоциации.

ВОЛКОВ: Это в тот период была любимая придирка - «нежелательные ассоциации».

РЫБАКОВ: Да, мне дали понять, что таково мнение «там», «наверху». Хорошо, заменил Цюрих на Базель. С этим Базелем роман и вышел в журнале. Вскоре подошло издание романа в «Советском писателе». Уже идет верстка, как вдруг звонит мне Виталий Озеров, бывший тогда секретарем Союза, и говорит: «Толя, тебя просят зайти в ЦК к такому-то… (Фамилию я забыл, Сазонов, кажется.) Иди, говорит, он парень хороший, он тебе поможет». Я думаю, чего помогать, в журнале роман вышел, в издательстве уже верстка. Ну ладно, пошел. Прихожу. Поднимается из-за стола сухощавый господин, перед ним верстка и листок с замечаниями, как выяснилось потом, Суслова. Замечания, надо сказать, глупейшие. И господин, сидящий передо мной, вижу, понимает это, но приказано… Говорит: «Мы, конечно, вас не обязываем, вы автор, это ваше право, но советуем». Я сказал, что подумаю. «Хорошо, - говорит, - подумайте, но главное в другом, - и вытаскивает длинную бумагу. - Вот письмо крупного ученого, профессора, члена-корреспондента Академии наук. Пишет, что ваш роман - сионистский, не случайно ваш герой родился в городе Базеле. В Базеле в 1897 году проходил первый съезд сионистской партии, вот Рыбаков и сунул туда своего героя. Профессор этот - человек дотошный, выступит против вашего романа в печати, и чтобы не давать ему козыря, поменяйте Базель на какой-нибудь другой германоязычный швейцарский город, я смотрел по карте, вот, например, Цюрих».

«У меня, - говорю, - был Цюрих, его заменили на Базель из-за Солженицына, из-за его «Ленина в Цюрихе»…» - «Ах, - говорит, - действительно, я как-то не подумал…»

Остался, конечно, Базель, но вот в таких условиях, Соломон, мы работали.

ВОЛКОВ: Но вам удалось все-таки восстановить первоначальный текст?

РЫБАКОВ: Конечно! Издательство «Терра» выпустило мое семитомное собрание сочинений, где я восстановил в «Тяжелом песке» все выброшенное в «Октябре». И Достоевский вернулся, и тридцать седьмой год вернулся… (Смеется.)

ВОЛКОВ: Получали ли вы открыто антисемитские письма после публикации «Тяжелого песка»?

РЫБАКОВ: Нет. Я получил около десяти тысяч писем, но среди них не было ни одного антисемитского письма. И когда вышли «Дети Арбата», я тоже не получил ни одного антисемитского письма. Было письмо с угрозами меня убить, но это, мой дорогой, уже другая песня…