Но вот делала я пластинку по фильму Константина Симонова о солдатах - кавалерах трех орденов Славы. Фильм был сильный, построенный на противопоставлении их теперешней жалкой, прибитой жизни с фронтовой, когда беспредельная храбрость вознесла их в герои. Воспоминания о тех днях не только меняло их лица, но и голоса, что-то звонкое, молодое пробивалось в них, что давало мне возможность сделать на этих контрастах интереснейшую пластинку. Но операторша моя зевала, морщилась: «Надоело, Татьяна Марковна, все война да война…» Возможно, для молодых это все уже слишком далеко отстоит в истории, но, скорее, причина в другом: безразличными ко всему их сделала топорная, без единого человеческого слова пропаганда.

Недалеко от Брянска начали почему-то гудеть машины, гудки, гудки, движение интенсивное. Мы подумали: «Большая авария». А через триста метров увидели постаменты, на них грузовики военного образца - безымянные памятники военным водителям. Все машины, проезжающие мимо, дают длинный гудок в память погибших. И Коля наш нажал на гудок. И Толя тут вдруг говорит: «А ведь это они взяли у меня из «Неизвестного солдата». - «Точно, - вторит ему Коля, - это они у вас взяли». В книге шоферы гудят, проезжая мимо памятника «Неизвестному солдату», и в фильме «Минута молчания», снятом по повести, гудят, и в телесериале гудят. И оттуда перешло в жизнь, кто-то первый дал гудок, и пошло. Впечатление производит сильнейшее, просто мороз по коже. Эту главу в «Романе-воспоминании» Рыбаков заключил так- «Я получил много всяких премий и в литературе, и в кино. Но более высокой награды в моей жизни не было и не будет».

Нас сильно поджимало время. Подъезжаем к библиотеке без пяти семь. Ждут. Две фигуры с букетами цветов. Мужчина и женщина. Знакомимся: Людмила Студенова и Петр Васильевич. Сажаем их в машину, они показывают, как проехать в гостиницу. С трудом, но все-таки улаживаем дела с нашим забывчивым Колей, его прописывают на Толин паспорт и дают номер. Этим же вечером приехал из Киева Павел Гурьевич Воробьев. Вальяжный, уверенный в себе, имеющий знакомства в «верхах», сидел рядом с Толей на выступлениях и был явно озадачен тем, что на Толин приезд никак не отозвались партийные власти. То, что полно народу собиралось, то, что Толю заваливали цветами, это было приятно, но без начальственной ласки для Павла Гурьевича и праздник был не праздником. Мы бы и не заметили этого, а он чувствовал себя неуютно: «Как же так, Анатолий Наумович, в чем же дело?» Толя посмеялся: «Я им не нужен, и они мне не нужны».

В Чернигове мы пробыли два дня, вечером пригласили всех на прощальный ужин, по сему поводу Павел Гурьевич взял билет на ночной автобус. Наши черниговцы наконец расслабились, они были очень гостеприимны, очень радушны, но чувствовалась их скованность, возможно, робели перед Толей, а тут повеселели. Мы выпили за них, за Толиных «земляков», хотя прожил он в Чернигове всего четыре дня, пока его мать лежала с ним в родильном доме. Но зачем считать? Земляк есть земляк