ВЕРСТКА

Наутро шведская журналистка взяла у Толи интервью, оператор снял несколько кадров - в кабинете, на террасе, Толя надел дубленку, ушанку, взял в руки палку из можжевельника - подарок сына Леночки Николаевской, вышел за калитку, немного прошелся, повернул назад, и тут застрекотала камера - снимают, как он идет по улице, поднимается на крыльцо. Любимый кадр всех телекомпаний. Все, стоп, съемка закончена.

Шведка довезла меня до «Дружбы народов», беру верстку и мчусь обратно в Переделкино. Отряхнула снег с сапог и, не снимая куртки, протягиваю мужу верстку: «На, радуйся!»

Садится тут же читать, я пойду следом за ним, а пока надо разогреть обед: есть хочется до смерти. Завтракали в восемь, а сейчас уже начало четвертого.

Выходит ко мне: «Скажу тебе, это читается… Невозможно оторваться!»

Действительно, невозможно оторваться!

В следующие дни сидим дома. Ждем звонка из «Дружбы народов» - прошла ли первая часть цензуру. Не звонят. «Плохой признак», - говорит Толя.

А тем временем набегают разные дела: надо ехать в Москву. Возвращаемся. Дома на автоответчике голос Баруздина - просит позвонить в журнал.

- Дай-ка мне сигарету, - просит Толя. Он бросил курить, но в редких случаях берет у меня одну-две штуки. Звонит. Баруздин уже уехал. Секретарь радостно: «Анатолий Наумович, в цензуре все подписано! Сергей Алексеевич собирался сам вам сказать об этом, пожалуйста, сделайте вид, что вы ничего не знаете, не выдавайте меня!»

Рыбаков тут же набирает номер Татьяны Аркадьевны: «Расскажи подробности!» - «Толя, мы не хотели тебе говорить, но верстку в цензуру послали десять дней назад. Волновались все это время ужасно. Баруздин настаивал: «Надо сообщить Рыбакову». Но мы его отговорили: «Зачем и Рыбакову нервничать?!» В редакции просто праздник, все ходят именинниками».

Через два часа звонит Баруздин:

- Толя, поздравляю! С цензурой все в порядке. В пятом номере помещаем анонс твоей второй книги.

- Интересное дело, - говорит Рыбаков и подмигивает мне, - как это вы помещаете анонс книги, которую я вам не давал? Опять будете меня мучить? У меня уже был сердечный приступ, Таня вызывала «скорую помощь». Хватит!

- Ну что ты, Толя! Там уже 37-й год, там - другое дело, уже нет Кирова, там все ясно: сплошное беззаконие было, почти все уже реабилитированы. Давай название и короткую аннотацию.

- «Тридцать пятый и другие годы», - диктует Рыбаков.

В цензуру за версткой ездила заместитель ответственного секретаря. Цензорша ей сказала: «Всю ночь читала и всю ночь плакала: это и по мне проехало».