Я оказалась плохой дочерью. Любой вопрос, любое замечание - и я сразу на дыбы, воспринимаю как посягательство на свою свободу. Мне четырнадцать, я уже взрослая, сама знаю, что мне делать. Мама кротко все сносила, и эта ее безропотность камнем лежит у меня на душе до сих пор.

- Ты и сейчас не любишь, чтобы тебе делали замечания, - говорит Толя.

Это правда. И сейчас не люблю, когда мне делают замечания. Но я научилась хотя бы сдерживаться и не грубить в ответ.

- И у тебя по-прежнему всегда первое слово - «нет». И это правда. Сначала «нет», а потом соглашаюсь.

Но мама моя понимала, что со мной происходит, - отвыкла я от нее. Знаю это на примере многих своих друзей, в этом была особая трагедия - после долгой разлуки трудно было снова привыкать к материнской опеке: «Не сутулься», «Не читай лежа», «Занимайся», - ну как тут не огрызнуться?..

Не без вызова сообщаю маме, что у меня по алгебре будет двойка за год. В лучшем случае мне назначат переэкзаменовку на осень, в худшем - оставят на второй год. Посадят дылду в розовых чулках на заднюю парту, куда всегда сажают второгодников. У мамы лицо становится таким печальным, что я замолкаю на полуслове. Учебник Киселева заучиваю наизусть, на экзамене попадается задачка, которую мы решали накануне на консультации. Получаю пятерку, значит, в году мне выведут тройку. Ура!

Приезжаем с мамой в Москву, сразу везу ее к тете Белле, старшей сестре. Муж тети Беллы, писатель Михаил Левидов, был арестован в первый день войны. Умер в тюрьме. У тети Беллы отдельная квартира, мама тайком может жить там какое-то время. Майя - дочь тети Беллы - художница, очень любит мою маму, пишет ее портрет в пестром махровом халате.

Тетки собираются на семейный совет: «Надо что-то делать с Натой (так зовут маму ее сестры), устроить ее на какую-нибудь работу. Нате всего 53 года, что она будет делать в Загорске?» Через знакомых устраивают маму делопроизводителем в какую-то контору. Там есть маленькая комнатушка, где мама может жить. Нелегально, конечно. Но зато видимся с ней постоянно. Привыкаю постепенно, скучаю, если не вижу ее два дня, но по-прежнему оберегаю свою свободу. «Танюшенька, а почему у тебя синие ресницы?» - «Потому что мне так нравится…» Но мне уже в эту пору 18 лет.

К несчастью, контору, где мама работала, ликвидировали. Мы с тетей Диной сняли ей комнату в маленьком доме на самой окраине Загорска. Мама начала болеть, я ездила к ней каждую неделю, отвозила продукты, но дело уже шло к реабилитации. Об этом я писала раньше.

Всю эту историю Толя, конечно, знал. Но для рассказа решил выбрать один эпизод - саму мою поездку за мамой. Записал все детали, однако рассказ так и не был написан.

Рыбаков, как я говорила раньше, уже придумал название: «Начальник поезда», написал два первых абзаца и один абзац в середине, была и последняя фраза, которую он процитировал Каролю за ужином в Париже: «Господи, прости этому человеку все его прегрешения за то, что он помог той девочке».

Рыбакову, как он сам говорил, нужно было сто страниц для разбега. Потому рассказы у него не получались.