Юрий Нагибин «Над пропастью во лжи»
Я оглянулся и увидел рыжий пламень волос и бороды, бледную растянутую кожу обожженного лица моего друга поэта Сережи Орлова.
— Какими судьбами?
— «В душе моей, душенька, сантименты нежные». Приехал взглянуть на родные места. Я ведь здешний. А ты?
— Приехал взглянуть на здешние места. Они ведь всем родные.
— И засмотрелся на Клейнмихеля.
— А что — он того стоит.
— Ты его понимаешь?..
Сережа вдруг чем-то озаботился. Это было мне знакомо. Сколько раз при встрече он проваливался куда-то, затем следовало неуверенное: «Возьми этот мундштучок». — «Я не курю». — «Кому-нибудь подаришь». Или: «Смотри, какой удобный карандаш — с ластиком. Хочешь — пиши, а хочешь — стирай». Или: «У меня для тебя отличный лейкопластырь… жевательная резинка. лента для пишущей машинки. очки от солнца.»
На нем были спортивные брюки на резинке, без карманов и майка — никакого хранилища для подарков. Правда, в руке он держал промасленный сверток в газетной бумаге.
Два быстрых движения — скомканная газета полетела в урну, а мне в зубы ткнулся ком теста.
— Ешь! Крестьянский пирог. Местный.
Я куснул, глотнул и подавился рыбьей костью.
— Осторожнее! Рыбу запекают целиком — нечищеную, с хвостом, жабрами и всем скелетом.
— Ты серьезно? Это же опасно для жизни.
— Чепуха! Люди так едят с языческих времен. Никто не помер.
— А откуда ты знаешь? До чего ленивый народ твои земляки.
— Ешь, ешь, поменьше разговаривай.
Я откусывал крошечные кусочки. Было довольно вкусно, хотя мелкие кости впивались в язык, десны, нёбо и неприятно приклеивалась чешуя.
— Ты надолго?
