Александр Пыжиков «Славянский разлом»

В 1480 году на помощь Софье из Италии прибыл её старший брат Андрей Палеолог, который манил правами на византийский престол: однако и это никого не заинтересовало. Поняв, что затея со сбытом Москве наследия кесарей провалилась, тот поспешил продать титул французским королям. Почему Иван III никак не реагировал на византийские перспективы, тогда не являлось секретом. Он учитывал интересы своего главного союзника — Османской империи. Ведь турки после взятия Константинополя (1453 год) в течение трёх десятков лет буквально охотились за потомками поверженных Палеологов, устраняя всех, кто имел отношение к династии. Претензии кого-либо на трон могли вызвать серьёзный конфликт, что, кстати, и произошло в случае, когда французы выкупили соответствующие права у Андрея Палеолога, на столетия став заклятыми врагами османов. Однако же когда Иван III породнился в 1472 году с Софьей, то это событие никаких обострений не вызвало. Очевидно, турецкая сторона не рассматривала случившееся в качестве угрозы и не ждала от московского государя подвоха.

Никакого греческо-униатского влияния через Софью провести не удалось, о чём свидетельствует тот факт, что греки к середине XV века уже не становились митрополитами, а кафедру занимали исключительно местные уроженцы. Иону из Костромского края сменил Феодосий (Бывальцев) из Подмосковья, чью кандидатуру подобрали заранее во избежание вмешательства Константинополя, не желавшего признавать ни самого Иону, ни его преемников. При Иване III митрополитами становились Филипп, Геронтий, Зосима, Симон, среди которых мы не найдём ни греков, ни малороссов. Не потому ли проромановская историография не жалует никого из перечисленных архиереев? В её изображении они с теми или иными нравственными изъянами, а некоторые прямо ассоциируются с распространением ересей, в том числе «жидовствующих». Очевидно, само присутствие местных людей во главе иерархии раздражало литовско-польских выходцев с униатской закваской. Полонизированные кадры ориентировались на родную им церковную модель, считая её более продвинутой по сравнению с московской религиозной «неполноценностью».