Мальчики Мишиного звена только что закончили сооружение большого плота, выкупались и теперь отдыхали на берегу.
Безбрежное, расстилалось перед ними озеро. Облака лежали на его невидимом краю, как лохматые снеговые горы. Острокрылые чайки разрезали выпуклую синеву воды. Тысячи мальков шмыгали по мелководью. Белые лилии дремали на убаюкивающей зыби. Их длинные зеленые стебли путались в прибрежном камыше, где квакали лягушки и раздавался иногда шумный всплеск большой рыбы.
— Главное, нужно как следует загореть, — озабоченно говорил Генка, натирая грудь и плечи какой-то мазью. — Загар — первый признак здоровья. А ну, Мишка, натри мне спину, потом я тебе.
Миша взял у Генки баночку, понюхал, брезгливо поморщился:
— Ну и дрянь! Фу!
— Много ты понимаешь! Это ореховое масло. Первый сорт. А пахнет банка. Она из-под гуталина.
Миша продолжал брезгливо рассматривать мазь:
— И крошки здесь какие-то, яичная скорлупа…
— Это ничего, — мотнул головой Генка. — У меня, понимаешь, в мешке все перемешалось. Ничего, давай мажь!
— Нет! — Миша вернул Генке банку. — Сам мажься. Я к ней притрагиваться не хочу.
— И не надо. Вот увидишь: к вечеру буду как бронза.
— Пошли, ребята, — сказал Слава. — Вон Коля идет.
Мальчики пошли к лагерю, к разбитым на опушке леса серым остроугольным палаткам.
В середине лагеря уже высилась мачта. Завтра утром будет торжественный подъем флага. Свежевскопанная и утоптанная ребячьими ногами земля вокруг мачты серым бугорком выделялась на опушке. Кругом земля была коричневая, в опавшей сосновой коре, желтых иглах и сухих, потрескивающих ветках.
Из-за крайней палатки доносились крики хлопотавших у костра девочек. Над костром, на укрепленной на двух рогатках палке, висели котелки. Запах подгоревшей каши быстро распространился по лагерю.
— Чего они орут? — сказал Генка. — Девчонки ничего не могут делать спокойно. Обязательно крик поднимут. Простое дело — кашу сварить, а они шумят, будто быка жарят.