— Что? Растрепал? — ругал Миша Генку. — Эх ты, звонарь!
— А я ему молчать должен? — оправдывался Генка. — Он будет спектакль срывать, а я ему должен молчать?
Ребята сидели у Славы. Квартира у него большая, светлая. На полу — ковры. Над столом — красивый абажур. На диване — маленькие пестрые подушки.
Генка сидел на круглом вращающемся стуле перед пианино и рассматривал обложки нотных тетрадей. Он чувствовал себя виноватым и, чтобы скрыть это, был неестественно оживлен и болтал без умолку.
— «Паганини»… — прочитал он. — Что это за Паганини такой?
— Это знаменитый скрипач, — объяснил Слава. — Ему враги перед концертом оборвали струны на скрипке, но он сыграл на одной струне, и никто этого не заметил.
— Подумаешь! — сказал Генка. — У отца на паровозе ездил кочегар Панфилов. Так он на бутылках играет что хочешь. Попробовал бы твой Паганини на бутылке сыграть.
— Что с тобой говорить! — рассердился Слава. — Ты ничего в музыке не понимаешь…
— Разве мне разговаривать запрещено? — Генка, оттолкнувшись от пианино, сделал несколько оборотов на вращающемся стуле.
— Знаешь, Генка, — мрачно произнес Миша, — нужно думать, что говоришь. Если бы ты думал, то не разболтал бы Борьке о ящиках.
— Тем более что ничего в этих ящиках нет, — вставил Слава.
— Нет, есть, — возразил Генка. — Там нитки.
— Почему ты так уверен, что там нитки?
— Уверен, и всё! — тряхнул вихрами Генка.