— А ты?
— Я устроюсь… Места много…
— Нет уж, — объявила она, — ты другое место поищи.
— Не волнуйся, — обиделся он, — я в машине лягу. Вот посижу немного и лягу.
— А не жестко тебе будет? — насмешливо спросила Нюра.
Он молчал.
— Чего ты дуешься?
— Ничего.
— Все-таки?
— Чего я тебе такого сказал? Хотел предложить как лучше, а там, пожалуйста, хоть в кузове спи.
— А я тебе разве чего говорю?
— Не говоришь, так думаешь.
— Что я думаю?
— Если я с тобой сижу, значит, уже что-то выгадываю… Ведь случайно мы здесь очутились.
Рассвет, заметный только тому, кто всю ночь, не смыкая глаз, провел в поле, уже раздвинул холодные дали горизонта, точнее очертил контуры леса. Где-то спросонья залаяла собака — сначала заливисто, потом все реже и реже, потом еще раз, для порядка, и замолкла. В поле пели сверчки, в сене что-то шуршало.
Демин сидел, обхватив руками колени, опустив голову. Нюра насмешливо смотрела на него. Ей был виден его профиль, и она впервые заметила то, чего не видела раньше: две глубокие морщинки, идущие от уголков рта к резко очерченному подбородку. Она чуть было не протянула руку, чтобы провести пальцами по его щеке. У нее захватило дыхание, она сидела, закрыв глаза, чувствуя горячее биение своего сердца и неожиданную слабость рук, опущенных к теплой, мягкой, притягивающей земле.