— У него в день работает до пятидесяти машин — это сто пятьдесят грузчиков. Если бы он механизировал погрузку, такого количества людей не потребовалось бы.
Трубникова помолчала, потом спокойно сказала:
— Кроме твоих тридцати, на заводе работает еще двадцать машин, а твои грузчики так обосновались, что другим подъезда нет.
— Возможно, — согласился Поляков. — Вот ваш директор и должен организовать всю работу.
— У меня там директор — тюлень, ни богу свечка, ни черту кочерга, вроде твоего начальника — уважаемого Канунникова. Ладно, приедем — разберемся.
— Между прочим, Евдокия Спиридоновна, грузчики — народ слабонервный. Если вы начнете кричать, то у них с языка может такое сорваться, что…
— Не учи меня, как с людьми разговаривать! — нахмурилась Трубникова.
Вдали показалась труба, длинные, прижавшиеся к земле сараи кирпичного завода и ведущее к нему короткое шоссе, обсаженное двумя рядами высоких лип.
Машина остановилась у конторы, из которой тут же выскочил директор завода Тюрькин. Он, видимо, поджидал Трубникову и предупредительно открыл дверцу машины, помогая ей выйти.
Поляков давно знал Тюрькина, но сейчас, вспоминая сказанное Трубниковой, впервые увидел, что этот человек действительно похож на Канунникова: та же округлая неопределенность фигуры, те же настороженные, бегающие глазки. Но тот Канунников, так сказать, в областном масштабе, а этот — поменьше, в районном.
— Что у тебя случилось? — спросила Трубникова, направляясь к заводу.
— Понимаете, Евдокия Спиридоновна, — говорил Тюрькин, семеня вслед за ней на коротких ножках, обутых в потерявшие свой первоначальный цвет туфли с сильно стоптанными каблуками, — тут от них, — он кивнул на шедшего рядом Полякова, — тут от них главный, некий Королев, раньше он был грузчиком, а теперь уж не знаю, в какую его должность произвели.
— Так грузчиком и остался, — сказал Поляков.