Фёдор Достоевский
«Полное собрание сочинений и писем»
том 1

он жаловался по временам, в сырую погоду, было так несносно в эту минуту нетерпеливым, любопытным Крюшо, что они невольно, в комическом нетерпении, ломались, гримасничали и поводили губами, как будто бы хотели проговорить фразу, завязшую на зубах старика. Здесь необходимо рассказать историю заиканья и глухоты господина Гранде.

Никто в целой провинции не выговаривал и не слышал лучше старика Гранде. Когда-то, несмотря на всю свою хитрость и лукавство, скряга был оплутован одним жидом. Во время торга жид подносил руку к своему уху так натурально и так ловко заикался, что Гранде из сострадания, подобно обоим Крюшо, начал сначала пошевеливать губами, потом помогать жиду, подсказывать слова, фразы, а наконец начал совсем говорить вместо жида, начал сам с собой торговаться вместо жида, сам из Гранде обратился в проклятого жида. Странный бой, из которого первый раз в жизни своей старик вышел не победителем, а побежденным. Но, потеряв барыш, Гранде расчел, что он не в убытке, что он лишь дорогонько заплатил за урок, но уроком положил воспользоваться непременно, при случае.

По сему случаю чудак кончил тем, что благословил жида от чистого сердца, научившись у него искусству утомлять противника, заставлять его говорить за себя, а следовательно, сбиваться с собственного плана, с собственных мыслей. Никогда еще не представлялось ему более удобного случая развернуться вполне, показать в полной силе свои таланты по части заикального искусства и глухоты, как теперь. Во-первых, ему не хотелось ясно высказаться; во-вторых, ему самому хотелось управлять разговором; наконец, в-третьих, скрыть от своих слушателей свои настоящие намерения.

— Господин де Бон-бон-бон-бонфон…

В целые три года второй раз посулил теперь Гранде президенту — де Бонфона. Президент думал, что старик, по крайней мере, хочет теперь предложить ему руку своей дочери.

— Так вы говорили, что банк-банк-банк-рутства могли бы быть уничтожены…

— Могут быть уничтожены коммерческими судами; да, это случается почти каждый день, — перебил президент, подхватив оборвавшуюся идею Гранде и думая, что совершенно угадал ее. — Слушайте!

— Слушаю, — смиренно отвечал хитрец, смеясь внутренно, как дитя над учителем своим в школе.

— Вот положим, что человек почтенный и уважаемый, как ваш покойный братец в Париже.

— Мой брат! а? да, да, ну!