Анатолий Рыбаков «Страх»
- Ты по-прежнему работаешь в инвентаризационной конторе?
- Да. Сейчас я взяла отпуск.
Он понял: взяла отпуск, чтобы сидеть дома у телефона и ждать его звонка.
Она достала из сумки пакет:
- Здесь кое-какая еда тебе в дорогу. Колбаса копченая, сало, конфеты.
- Ну зачем?
- Ничего этого в Калинине ты не купишь.
- Ладно!
Все это она тоже берегла до его приезда.
- Что творится, Саша, - сказала Софья Александровна, - что творится! В нашем доме каждую ночь забирают.
- Что в Москве говорят о процессе?
- Говорят? - Софья Александровна усмехнулась. - Сашенька, сейчас никто ни с кем ни о чем не говорит, все боятся. Я только с Варей перекинулась парой слов, но Варя верна себе: «Вышинский - холуй, продажная шкура, и вообще все - ложь, все - липа…»
Саша улыбнулся. Он помнил, как Варя обличала какого-то Лякина из ее класса: доносчик, подлипала. И потому сразу представил себе, каким сердитым было ее лицо, когда она ругала Вышинского.
- Но большинство, Сашенька, мне кажется, верит. Психология толпы неустойчива: ее можно повернуть и в ту, и в эту сторону. Ты Травкиных помнишь, в нашем доме жили, старуха с дочерью? А старшая дочь - эсерка или меньшевичка - ее еще в двадцать втором году посадили… Так вот теперь, через пятнадцать лет, выслали и старуху Травкину, и ее младшую дочь. За что? За связь с врагами народа. А этот враг народа - собственная дочь, которую она не видела пятнадцать лет. И заметь: все квартиры забирают себе работники НКВД. Да, имей в виду, Юра Шарок работает в НКВД, большой чин.
- Он все еще в нашем доме живет?
- Выехал. Получил новую квартиру. В старой остались отец, мать и брат его - уголовник, Володька, вернулся из лагерей, таких в Москве не прописывают, а его сразу же, да еще на Арбате, на режимной улице.
- Значит, нужный человек, - заметил Саша.
