Анатолий Рыбаков   «Страх»

- Вот, березки, - сказала Плевицкая, - это я их посадила.

Из кухни вышла Мария, Плевицкая глазами ей показала на стол. Мария вернулась в дом, вынесла ту же бутылку красного вина, поставила два бокала и орешки в вазочке.

- Сообразительная она у меня, полячка Мария Чека, но выросла во Франции, говорим с ней по-французски, я, честно говоря, не люблю польский язык: «пше», «пши», не говорят, а шипят, и все ГПУ поляки: Дзержинский, Менжинский.

Она налила себе и Вике:

- Ну, уж под русскими березками вам придется выпить…

- Конечно, - улыбнулась Вика.

- За Россию!

Они чокнулись.

- Да, - продолжала Плевицкая, - купили мы этот дом в мае 1930 года в бюро Шнейдера. Тут много русских живут. Когда-то здесь был лес, деревья корчевали, строили дома, а я вот березки посадила, - она дотронулась рукой до ствола, погладила его, - ах вы, милые мои, родимые, как увижу березки, так вспоминаю нашу деревню Винниково в Курской губернии, березовые наши рощи… А вы знаете, - голос ее чуть дрогнул, - я ведь вспомнила вашу квартиру в Староконюшенном…

- Да, вы говорили.

- В «Каролине» я говорила неуверенно, смутно что-то вспоминала, а потом вспомнила точно и отца вашего и маму вашу. Скажите мне, - взгляд ее сделался напряженным, - я все-таки хочу себя проверить: была ли у вас на двери медная табличка и вязью написано - «Профессор Мурасевич»?

- Марасевич, - поправила ее Вика, - была такая табличка, была.

- А родители живы?

- Мама умерла двадцать два года назад, а отцу уже около шестидесяти, я волнуюсь за него.